|
Г-же де ла Мезанжер
Прелестной матери пленительная дочь!
Вас тысячи сердец владычицей считают,
Не говоря о тех, что дружбу к вам питают,
И тех, что страсть свою не в силах превозмочь.
Хочу я уделить — признаюсь прямо —
Здесь, во вступленье, для обеих вас
Хотя немного фимиама,
Которым славится Парнас.
Я утонченности придать ему сумею:
Приготовлять его секретом я владею.
Итак, я вам скажу... Но можно ль все сказать?
Способность выбирать у места здесь была бы.
Увы! И голос мой, и лира стали слабы,
И мне приходится им отдых дать.
Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность,
Да красоту души хвалить придется мне.
Все эти качества — лишь ваша принадлежность.
Да той, что славлю здесь я с вами наравне.
Но берегитесь, чтобы этим розам
Шипов не повредили острия.
К Амура вы прислушайтесь угрозам:
Он лучше научить сумеет вас, чем я.
Кто к голосу его бывает глух, тем худо
Приходится... сейчас пойдет об этом речь.
Раз дева, красоты едва расцветшей чудо,
Решилась пренебречь
И властью, и могуществом Амура.
По имени Алцимадура,
Сурова и горда, она то средь дубрав,
То в роще зеленеющей, то в поле
Плясала и резвилася на воле,
И был законом ей лишь прихотливый нрав.
Красою равная прекраснейшим, при этом
Жестокостью она жестокость превзошла.
Когда в суровости мила она была,
То как пленить она могла б своим приветом!
К несчастью, вид ее огонь любви зажег
В Дафнисе. Был он юный пастушок,
И родом благородный, и прекрасный.
Но ждать ее любви был труд напрасный:
Ни слова нежного, ни взгляда он не мог
Добиться от красавицы холодной.
И, страстью утомясь бесплодной,
Найти отраду в смерти думал он.
Отчаяньем сражен,
К дверям он девы прибежал жестокой...
Увы! Ему лишь пред зефирами излить
Пришлось все муки страсти одинокой,
И не пришел никто хотя бы дверь открыть
Жилища, где, его страданья презирая,
Подругам праздник дева молодая
Устроила, свою соединив красу
С красой цветов, в лугах растущих и в лесу.
«Мечтал я умереть, — сказал он, — пред тобою,
Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих!
Как всех утех других,
Так и отрады этой горестной судьбою
Вкусить мне не дано.
Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине,
Мое наследье он вручил тебе: оно
Тобою отвергалося доныне;
Пускай мои луга, мой пес и все стада
Твоими будут навсегда.
А из богатств моих остатка
Пускай мои друзья воздвигнут храм:
Твое изображенье будет там;
На алтаре в цветах не будет недостатка.
Мне памятник простой пусть иссекут,
И пусть стоит вблизи он с надписью такою:
«Дафнис в любви нашел лишь смерть. Помедли тут,
О, путник, и скажи, в слезах, с тоскою:
Погиб он, признавая лишь закон
Алцимадуры бессердечной...»
Тут, прерван Паркою, не кончил речи он,
Сражен навек печалью бесконечной.
И вот, ликуя, пышно убрана,
Явилася жестокая. Напрасно
Надеялись, что хоть слезу она
Прольет над участью его несчастной.
Цитеры сын еще был оскорблен сильней:
С подругами, его не опасаясь гнева,
Вкруг статуи его плясать решилась дева;
Бог на нее упал и тяжестью своей
Убил ее. И вот раздался голос с неба;
Подхвачен эхом он — и слышит целый свет:
«Пусть любит все теперь: бесчувственной уж нет».
Меж тем Дафниса тень, спустившись в мрак Эреба,
Вся содрогнулась вдруг, увидев деву там.
И слышал целый ад, как гордая просила
Прощенья у того, кого она убила.
Но не хотел теперь ее он слушать сам.
Как и Улисса речь Аякс в стране Плутона,
Иль вероломного любовника Дидона.
Перевод Н. Юрьина. |