Г-же де ла Мезанжер
Прелестной матери пленительная дочь! Вас тысячи сердец владычицей считают, Не говоря о тех, что дружбу к вам питают, И тех, что страсть свою не в силах превозмочь. Хочу я уделить — признаюсь прямо — Здесь, во вступленье, для обеих вас Хотя немного фимиама, Которым славится Парнас. Я утонченности придать ему сумею: Приготовлять его секретом я владею. Итак, я вам скажу... Но можно ль все сказать? Способность выбирать у места здесь была бы. Увы! И голос мой, и лира стали слабы, И мне приходится им отдых дать. Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность, Да красоту души хвалить придется мне. Все эти качества — лишь ваша принадлежность. Да той, что славлю здесь я с вами наравне. Но берегитесь, чтобы этим розам Шипов не повредили острия. К Амура вы прислушайтесь угрозам: Он лучше научить сумеет вас, чем я. Кто к голосу его бывает глух, тем худо Приходится... сейчас пойдет об этом речь.
Раз дева, красоты едва расцветшей чудо, Решилась пренебречь И властью, и могуществом Амура. По имени Алцимадура, Сурова и горда, она то средь дубрав, То в роще зеленеющей, то в поле Плясала и резвилася на воле, И был законом ей лишь прихотливый нрав. Красою равная прекраснейшим, при этом Жестокостью она жестокость превзошла. Когда в суровости мила она была, То как пленить она могла б своим приветом! К несчастью, вид ее огонь любви зажег В Дафнисе. Был он юный пастушок, И родом благородный, и прекрасный. Но ждать ее любви был труд напрасный: Ни слова нежного, ни взгляда он не мог Добиться от красавицы холодной. И, страстью утомясь бесплодной, Найти отраду в смерти думал он. Отчаяньем сражен, К дверям он девы прибежал жестокой... Увы! Ему лишь пред зефирами излить Пришлось все муки страсти одинокой, И не пришел никто хотя бы дверь открыть Жилища, где, его страданья презирая, Подругам праздник дева молодая Устроила, свою соединив красу С красой цветов, в лугах растущих и в лесу. «Мечтал я умереть, — сказал он, — пред тобою, Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих! Как всех утех других, Так и отрады этой горестной судьбою Вкусить мне не дано. Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине, Мое наследье он вручил тебе: оно Тобою отвергалося доныне; Пускай мои луга, мой пес и все стада Твоими будут навсегда. А из богатств моих остатка Пускай мои друзья воздвигнут храм: Твое изображенье будет там; На алтаре в цветах не будет недостатка. Мне памятник простой пусть иссекут, И пусть стоит вблизи он с надписью такою: «Дафнис в любви нашел лишь смерть. Помедли тут, О, путник, и скажи, в слезах, с тоскою: Погиб он, признавая лишь закон Алцимадуры бессердечной...» Тут, прерван Паркою, не кончил речи он, Сражен навек печалью бесконечной. И вот, ликуя, пышно убрана, Явилася жестокая. Напрасно Надеялись, что хоть слезу она Прольет над участью его несчастной. Цитеры сын еще был оскорблен сильней: С подругами, его не опасаясь гнева, Вкруг статуи его плясать решилась дева; Бог на нее упал и тяжестью своей Убил ее. И вот раздался голос с неба; Подхвачен эхом он — и слышит целый свет: «Пусть любит все теперь: бесчувственной уж нет». Меж тем Дафниса тень, спустившись в мрак Эреба, Вся содрогнулась вдруг, увидев деву там. И слышал целый ад, как гордая просила Прощенья у того, кого она убила. Но не хотел теперь ее он слушать сам. Как и Улисса речь Аякс в стране Плутона, Иль вероломного любовника Дидона.
Перевод Н. Юрьина. |